Чуковский, К. Маяковский. - Текст: непосредственный // Русские поэты XX века: Хрестоматия историко-литературных материалов: Пособие для учителя, старшеклассника, абитуриента / сост. И. Е. Каплан. – Москва: ЦГО, 2000. – 382 с. – (Гуманитарное образование в России). - С. 108-109.
Маяковский
В Куоккале жил тогда Репин. Он с огненной нена вистью относился к той группе художников, которую назы вал «футурней»; «футурня», со своей стороны, уже года три поносила его. Поэтому, когда у меня стал бывать Маяков ский, я испытывал немалую тревогу, предвидя его неизбеж ное столкновение с Репиным.
Маяковский был полон боевого задора. Репин тоже не остался бы в долгу. Но отвратить их свидание не было воз можности: мы были ближайшими соседями Репина, и поэто му он бывал у нас особенно часто.
Маяковский в ту пору лишь начал свой творческий путь. Ему шел двадцать третий год. Он был на пороге широ кого поприща. Передовая молодежь того времени уже пылко любила его, но люди старого поколения в огромном своем большинстве относились к его новаторству весьма неприязненно и даже враждебно, так как им чудилось, что этот смелый новатор нарушает своими стихами славные традиции былого искусства. Непривычная форма его своеобразной по эзии отпугивала от него стариков.
Маяковский начинает своего «Тринадцатого апостола», (так называлось тогда «Облако в штанах») с первой строки, На лице у него вызов и боевая готовность. Его бас понемно гу переходит в надрывный фальцет:
Это опять расстрелять мятежников
грядет генерал Галифе!
Пронзительным голосом выкрикивает он слово «опять». И старославянское «грядет» произносит «грядёт», отчего оно становится современным и действенным.
Я жду от Репина грома и молнии, но вдруг он произно сит влюбленно:
— Браво, браво!
И начинает глядеть на Маяковского с возрастающей неж ностью. И после каждой строфы повторяет:
— Вот так так! Вот так так!
«Тринадцатый апостол» дочитан до последней строки. Репин просит: «Еще». Маяковский читает и «Кофту фата», и отрывки из трагедии, и свое любимое «Нате!»:
Через час отсюда е чистой переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
a я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжир...
Репин восхищается все жарче. «Темперамент! — кричит он. — Какой темперамент!» И, к недоумению многих присут ствующих, сравнивает Маяковского с Мусоргским...
Маяковский обрадован, но не смущен. Он одним глотком выпивает стакан остывшего чая и, кусая папиросу, победо носно глядит на сидящего тут же репортера «Биржевки», ко торый незадолго до этого взирал на него свысока.
А Репин все еще не в силах успокоиться и в конце кон цов говорит Маяковскому:
— Я хочу написать ваш портрет! Приходите ко мне в мас терскую.
Это было самое приятное, что мог сказать Репин любому из окружавших его. «Я напишу ваш портрет» — эта честь выпадала немногим. Репин в свое время наотрез отказался написать порт рет Ф.М. Достоевского, о чем сам неоднократно вспоминал с сожалением. Я лично был свидетелем того, как он в течение не скольких лет уклонялся от писания портрета В.В. Розанова.
Но Маяковскому он при первом же знакомстве сказал:
— Я напишу ваш портрет.
— А сколько вы мне за это дадите? — отозвался Маяковский. Дерзость понравилась Репину.
— Ладно, ладно, в цене мы сойдемся! — ответил он впол не миролюбиво и встал, чтоб уйти (уходил он всегда внезап но, отрывисто, без долгих прощаний, хотя входил церемон но и медленно).
Мы всей компанией вызвались проводить его до дому.
Он взял Маяковского дружески под руку, и всю дорогу они о чем-то беседовали. О чем — не знаю, так как шел дале ко позади, вместе с остальными гостями.
На прощание Репин сказал Маяковскому:
— Уж вы на меня не сердитесь, но, честное слово, какой же вы, к чертям, футурист!..
Маяковский буркнул ему что-то сердитое, но через не сколько дней, когда Репин пришел ко мне снова и увидел у меня рисунки Маяковского, он еще настойчивее высказал то же суждение:
— Самый матерый реалист. От натуры ни на шаг, и... чер товски уловлен характер.
У меня накопилась груда рисунков Владимира Владими ровича. В те годы он рисовал без конца, свободно и легко — за обедом, за ужином, по три, по четыре рисунка — и сейчас же раздавал их окружающим.
Когда Маяковский пришел к Репину в Пенаты, Репин снова расхвалил его рисунки и потом повторил свое:
— Я все же напишу ваш портрет!
— А я ваш, — отозвался Маяковский и быстро-быстро тут же, в мастерской, сделал с Репина несколько моментальных набросков, которые, несмотря на свой карикатурный харак тер, вызвали жаркое одобрение художника:
— Какое сходство!.. И какой — не сердитесь на меня — реализм!
Помню только, как в столовой у Репина, за круглым столом, Владимир Владимирович стоит во весь рост и читает свою поэму «Война и мир» (не всю, а клочки и отрывки: она еще не была в ту пору закончена), а Репин стонет от восхи щения и выкрикивает свое горячее: «Браво!»
Какими запасами молодости должен был обладать этот семидесятилетний старик, чтобы, наперекор всем своим при вычкам и установившимся вкусам, понять, оценить и полю бить Маяковского!
Ведь Маяковский в то время совершал одну из величай ших литературных революций, какие только бывали в исто рии всемирной словесности. В своем «Тринадцатом апосто ле» он ввел в русскую литературу и новый, небывалый сюжет, и новую, небывалую ритмику, и новую, небывалую систему рифмовки, и новый синтаксис, и новый словарь.
Не было бы ничего удивительного, если бы все эти нов шества в своей совокупности отпугнули старика-передвиж ника. Но Репин сквозь чуждые и непривычные ему формы стиха инстинктом большого художника сразу учуял в Маяковском огромную силу, сразу понял в его поэзии то, чего не понимали в ту пору ни редакторы журналов, ни профессиональные критики.
1940